26 апреля исполнилось ровно 25 лет со дня моего рукоположения во священники.
Трудно даже мысленно охватить всю эту громаду лет.
Выплывают фрагменты и отрывки. Как это было? С чего началось мое поступательное движение к алтарю?
Проносятся 80-ые годы, проведенные в Перми, Свердловске. Учеба на истфаке, поиски ответов на смысловые вопросы. Чтение Достоевского, Гоголя, Лескова, Соловьева, Ключевского. Курсовая о сравнительной характеристики религий древнего Вавилона и Египта. «Научный атеизм» – был такой предмет в университетском курсе – преподавал полковник КГБ в отставке. Он водил нас к дому инженера Ипатьева, где в подвале была расстреляна царская семья, говорил о революционной необходимости этого сурового акта.
Много лет спустя Господь позволили мне служить Литургию в расстрельной комнате, где пол из темно-красного гранита и где мурашки таким толстым слоем шевелятся под рубашкой, что кажется, что поднимается над плечами фелонь.
Потом преподавание истории, эстетики, экономики в художественном училище, работа освобожденным секретарем комсомольской организации в Свердловске. А потом Воткинск, мое писательство, журналистика и преподавание истории в вечерней школе. Первые после смерти родителей шаги к храму, состоянии растерянности от необыкновенности мира, в который я вступил.
Очень мешали советские штампы про «опиум для народа» и религию отсталых старушек. Боялся перекреститься. Стоял у самой двери в небольшом храме, что на горе у кладбища. Теснота и духота. Украдкой смотрел, а не наблюдает ли кто за мной.
Потом вызовы в КГБ по какому-то глупому поводу (чтение и распространение книг Бердяева), а на самом деле из-за посещений церкви. Долгие беседы с капитаном Корчагиным о вреде религии, о недопустимости совмещать преподавание политической дисциплины, каковой является история, с хождением в церковь.
«Вы понимаете, - говорил капитан, - мы не можем запретить вам ходить в церковь, у нас гуманное государство и закон о свободе совести, но мы обязаны будем тщательно и регулярно проверять весь коллектив школы и его работу на предмет слабой атеистической пропаганды».
Я понимал, но что он намекает. Будут проверки, будет нервотрепка всех моих коллег по школе из-за меня. Милые пожилые женщины, которые всегда угощали меня домашним супом, который варили прямо на небольшой кухне при школе, давали попробовать необыкновенные пирожки, будут терзаемы из-за меня. Капитан прямо сказал, что мне с семьей неплохо было бы перебраться в другой город, скажем, в Ижевск, где меня никто не знает и потому не будет никакого резонанса от моих походов в храм.
Переезд в Ижевск, резкое оскудение товаров на прилавках, карточки практически на все, а потом эмиграция в Германию – благо открыли границы, а у жены-немки почти все родственники уже были там. Оказавшись за границей, я окончательно принял решение вернуться в Россию (тогда еще СССР) и стать священником. А возвращаться было некуда, квартиру по тогдашним советским законам надо было сдать государству. Поскольку к тому времени я уже был членом Союза писателей СССР, я передал ее в Союз писателей Удмуртии с тем, что когда вернусь, получить другое жилье. Но ничему этому не суждено было сбыться.
Летом 1991 года владыка Лонгин (Царство ему Небесное), архиепископ, возглавлявший тогда кафедру РПЦ в Германии, по моему отчаянному звонку из больницы на окраине Сант-Венделя (земля Саарланд), где я оказался из-за проблем с сердцем, приехал из Дюссельдорфа за 400 километров и причастил меня, жену, детишек. Он рассказывал, что происходит в СССР, как там галопирующая инфляция сожрала все сбережения людей, растет безработица, люди в растерянности и отчаянии, закрываются заводы и фабрики. «Михаил, куда вы собираетесь возвращаться? Да еще с кучей детей? Пожалейте жену, пожалейте малышей! Поживите в Германии, осмотритесь, еще все наладится. А потом, когда в России начнется стабилизация, хотя никто не скажет, когда это будет, вы сможете вернуться и стать священником».
Жена умоляюще смотрела то на меня, то на владыку. Она знала, куда я собирался вернуться. Каждый день по телевизору показывали ужасы, происходящие в стране «развитого социализма». Очереди у магазинов, карточки на продукты, старики, которые побираются по свалкам. Было, от чего заунывать.
Жена шептала: «Не упрямься! Послушай владыку!»
Но душа горела и рвалась туда, где плохо, где боль и потерянность. Получалось, что мы предали всех, сбежав в сытую и благополучную Германию. Ясно, что во мне жили какие-то рудименты комсомольских идей, неразличимо переплетшиеся с христианским новым мышлением. Я ведь обещал Богу стать священником! Конечно, можно стать священником в Германии. И найдется храм, и наберется паства, но как же Россия? Там мука и нужда, там страх неизвестности и гибнущие души!
Было такое чувство, что вместе с огромной страной рушится мир.
«Россия сейчас на Голгофе, - говорила схимонахиня Варвара, с которой мы познакомились в Москве накануне отъезда в Германию, - если погибнет Россия – погибнет мир».
Был в Троице-Сергиевой Лавре у отца Кирилла Павлова. «Раз решили ехать, сдали квартиру, то поезжайте! – сказал он. – Поживете, подкопите деньжат, чтоб на жилье хватило, и вернетесь, станете священником. Только деньги на собственное жилье должны быть. Без этого не вздумайте возвращаться!» Много раз после этого вспоминал его мудрые слова.
Денег накопили за год. Германия щедро платила переселенцам. Особенно на детей. А у нас ко времени переселения их было четверо. Пятая родилась уже там.
Мой приятель по Литературному институту Володя Чугунов стал священником в Нижнем Новгороде и звал меня. Говорил обо мне с Управляющим епархией митрополитом Николем (Кутеповым). Тот благословил приезжать.
Надо сказать, что в Германии материально мы жили неплохо. Социальное жилье, подержанный «Опель», изобилие продуктов, помощь различных благотворительных организаций. А еще великолепные свалки, на которых мы с детьми собирали очень приличные вещи, то, что нам пригодится в России: холодильник, велосипеды, ковры, посуда, диванные подушки и многое другое. Все это владыка Лонгин помог переправить в Россию с гуманитарным конвоем.
И вот Великим постом 1992 года я еду в Москву. Выхожу на Белорусском вокзале с двумя чемоданами и поражаюсь неприветливости привокзальной площади. Сюрреалистическая картина. Грязно и темно, не горят фонари, ветер несет куда-то картонные коробки, духовой оркестр играет преувеличенно бодро и громко. То ли провожают, то ли встречают кого-то. Сердце сжимается.
Утром следующего дня я уже в Нижнем. Секретарь без очереди проводит к владыке. Мы долго беседуем с ним. Он меня прекрасно понимает. Он сам не раз бывал и в Германии, и заграницей. Воевал, ранен в ноги, инвалид войны, но служит, выстаивает долгие часы у престола. Богомудрый старец.
Он говорит, что берет меня, что даст приход, где и дом, и школа, и детский сад.
«А жене с детьми как?- спрашиваю, - приезжать до моего назначения на приход?»
«Ваша жена еще вчера должна была приехать!»
Неделю живу при Спасо-Ярмарочном соборе Нижнего Новгорода, стажируюсь чтецом, потом посвящение во диаконы, а на Пасху 26-го апреля 1992 года владыка рукополагает меня во иереи.
«Куда поедете служить, отец Михаил?»
«Куда благословите, владыка!»
Он подводит меня к карте на стене.
«Ну вот есть такой Ардатов неподалеку от Дивеева, поедете?»
«Да!»
«Тогда поезжайте и посмотрите. Вдруг не понравится».
«Не поеду. Раз благословили – значит решено».
Через несколько дней встречаю поезд, на котором приезжает вся моя семья – беззаветно преданная и любящая, вся заплаканная матушка с пятью детьми и с кучей сумок, чемоданов, коробок.
На перроне я уже в подряснике и с крестом. Дети сморят удивленно и с непониманием. Обнимаемся, целуемся. Через несколько дней мы уже в Ардатове, где все вместе проживем долгие и очень не простые 25 лет.
Но это уже другая история, которую надеюсь рассказать позже.
Протоиерей Михаил Резин
16.05.2017.